И над словом «качнула» я ломал голову не долго, хотя за его невнятность сперва и зацепился. Что значит, - девушка качнула головой? Она была согласна? Не согласна? Если собиралась возразить, то лучше было бы сказать, - помотала головой или покачала головой. А если была согласна, то можно было бы сказать, - кивнула. А тут? Что за дурацкое, - качнула?
Однако в недоумении на сей счёт я долго не оставался. Конечно же, она что-то если и не возразила, то, по меньшей мере, добавила. Иначе вопрос инструктора терял смысл, если она просто подтвердила слова молодого человека.
Вот об этом я и задумался: что такого важного не было сказано в той истории, что могла бы добавить девушка?
Я перебрал в памяти все похождения того человека по разным барам, пересмотрел его судьбу. Ну, вроде бы как всё на своих местах. И вывод рассказчика как бы правильный. Действительно, тот человек прожил хорошую жизнь, да ещё и истину открыл. Нет, я конечно понимал, что это, так сказать, «местячковая истина». Но ведь эта история была скорее метафорой жизни вообще. Не зря там и все эти чудные названия напитков, намекающие то на религию, то на философию, то на какую-то попсу. Так что и его истину насчёт родниковой воды следовало понимать, как метафору. Ладно, не нравится слово «истина», пусть будет, - суть. Типа, в конце-концов он добрался до некой сути жизни.
Так что же могла сказать девушка?
О, да что угодно! Это ведь довольно скользкая тема, - суть жизни. Кто её определил-установил? Кто и где прописал, что, мол, а суть жизни, - вот она…
Мысли мои метались то туда, то сюда, перебирая всякие, чаще философические, варианты ответа. Но всё это было каким-то тяжеловесным, многословным. Каждый ответ представлял собой как бы некую концепцию, которую не получалось изложить кратко. А ведь ответ девушки, как я догадывался, должен быть кратким. Вряд ли она принялась что-то долго и нудно объяснять молодому человеку. В таком случае разрушалась бы некая стройность той истории.
И когда я проснулся утром, как-то сами собой у меня остались лишь два варианта ответа. Оба короткие.
Девушка могла сказать, что, мол, и родниковая вода ещё не является некой конечной субстанцией. В ней тоже могут быть примеси, а то и загрязнения.
А могла сказать и такое: Да, но тот человек всё равно умер, как умирают и все прочие. Какой прок от такой истины?

Из этих двух вариантов я решил выбрать второй. Мне он представлялся более глубокомысленным, что ли. С чем и отправился к инструктору Прохождения, даже не дождавшись заката. Я понимал, что больше ничего придумать не смогу.
Мастера Бо я нашёл на скамейке в парке. Казалось, он ничуть не удивился, увидев меня раньше назначенного срока. Он похлопал ладонью по скамейке рядом с собой и когда я сел, не глядя на меня, произнёс:
- Итак…
Я высказал ему свой вариант ответа. Он даже не посмотрел на меня. Тогда я почему-то поспешно выпалил:
- Есть и другой вариант. Сказать?
Он кивнул головой, соглашаясь. И я сказал свой вариант насчёт возможной загрязнённости родниковой воды.
- Ты придумал эти варианты, - не то спросил, не то констатировал Мастер Бо.
- Конечно придумал! – вспылил вдруг я. – Где же я мог их услышать? Я вообще не понял этого твоего «услышать»!
Он наконец-то повернул ко мне лицо и сказал:
- Что ж. Сейчас ты либо поймёшь, что я имел ввиду, либо нам придётся ещё долго топтаться вокруг да около. Твои ответы могут быть. Как и ещё какие-то другие. Но только не в этой истории. Если бы в ней был какой-то один из твоих ответов, то никто бы не внёс её в хроники. А окончание истории весьма простое…
Он сделал вид, будто раскрыл на коленях книгу и читает из неё:
- Девушка качнула головой и сказала: Да, хорошая история. Жаль только что тот человек так и не пришёл домой…

На какой-то миг я растерялся, поскольку ничего не понял. Эти слова девушки, для меня, никак не были связаны с историей!
А уже в следующий момент я вспомнил с чего всё начиналось: некий человек шёл домой…
И тут же я узнал, точнее -схватил смысл истории.
А вслед за этим меня охватило непонятное раздражение. Я уже собрался обвинить Мастера в том, что это просто такая хитро рассказанная история, которая заморочила меня своими красочными деталям, принудив забыть начало, и если бы…
Похоже он точно знал моё состояние. Похлопав меня по колену, он сказал:
- Вот так они нас и имеют.
- Кто? – изумился я.
- Игры, - спокойно ответил он. – Не злые же демоны.
И улыбнулся.
- Сейчас ты схватил суть, не правда ли? – продолжил он. – А можно сказать, что ты её – узнал. Но узнал не в смысле – познал. А в смысле припоминания, опознания чего-то, что ты и так уже знал где-то глубоко. Похоже?
Я кивнул, поскольку он был прав. Ведь никакой новости, новости в прямом смысле, для меня здесь вообще-то не было. Всё это как будто уже было во мне, но как бы спало. А теперь проснулось, о-по-зналось.

- Я вчера не мог предложить тебе узнать ответ. Ты бы не понял такого предложения. Ведь, по-твоему, тебе и так предлагалось его узнать, что же ещё? Вчера слово «узнать» для тебя имело лишь один смысл, - приобретение некоего знания. Поэтому я сказал «услышать». В надежде, что это слово подскажет тебе бессмысленность попыток придумать ответ.
- Но этот дом, - перебил его я, - Где он? Что это?
Меня уже совсем не заботили ни изысканные напитки в том городе, ни истина о родниковой воде, всё это представлялось какой-то чепухой, ничего не значащей заморочкой, в которой я чуть было не увяз. Теперь меня интересовал лишь этот непонятный дом.
- Он действительно существует на самом деле? – продолжал я. – И почему тот человек ничего о нём не знал? Тогда почему решил искать?

Мастер Бо опять похлопал меня по колену, но уже ощутимее, словно успокаивая разыгравшуюся лошадь. Когда я замолчал, он сказал:
- Эти вопросы не ко мне. Я всего лишь пытаюсь показать тебе принцип прохождения. А все эти «существует», «на самом деле» и остальное, - с этим ступай к Янтарному Мастеру. Мне за это не платят! – добавил он шутливо в конце.

…
Я отправился к Мастеру Игры, по пути соображая, как бы покороче изложить всю историю, чтобы сразу подобраться к своему вопросу.
Янтарный Мастер сидел на веранде и играл на скрипке. Играл жутко фальшиво. Это была одна из его причуд. Вообще-то он прекрасно владел этим инструментом, но иногда что-то на него находило, и он принимался издавать на скрипке совершенно невыносимые звуки. При этом он выглядел полностью поглощённым своим странным занятием, даже более поглощённым, чем когда играл нормально, правильно.
Я присел на ступени веранды не смея его прервать. К счастью эта пытка моих ушей скоро закончилась. Мастер опустил инструмент на колени и посмотрел на меня.
- Итак? – вопросительно сказал он.
Я принял это за приглашение к разговору и начал пересказывать историю.
Мастер Игры взмахнул смычком останавливая меня:
- Ты опять забыл, что мне, как и любому другому инструктору, доподлинно известно через какие именно наставления ты проходишь у каждого из нас. Иначе, разве мы были бы жезлом?
Он улыбнулся. А я спохватился, - я действительно опять упустил это из виду.

Здесь необходимо пояснение, которое вообще-то надо было сделать в самом начале, да я забыл.
Хотя я и пробую описать начало своего обучения, но само знакомство (если можно так выразиться) с Мастерами состоялось задолго до этого начала. Просто те «встречи» вряд ли можно называть прямым обучением.
Присутствие Мастеров начинает ощущаться сперва как присутствие некоего одного. И это ещё и не Мастер. А не пойми кто.
Понемногу ты начинаешь к нему прислушиваться (опять-таки если так можно сказать). И со временем в этом одном начинаешь разделять сперва двух, а потом и трёх. После такого разделения что-то начинает проясняться, делаться понятным, распределяться по неким категориям и концептам. И ты уже забываешь, что когда-то ведь ощущал троих, как одного. Особенно это забывается с началом обучения, когда приходится иметь дело непосредственно с тремя Мастерами. Однако в сути своей (если так можно выразиться) три Мастера являются одним. Вот тем самым одним, что ощущался в начале.

- Просто задай вопрос, - предложил Мастер Игры.
- Дом, - сказал я. – Что такое этот дом?
- А я не знаю, - покачал головой Мастер.
- То есть как? – опешил я.
- Никак, - усмехнулся он. – Спрашивая меня, ты хочешь получить какое-то описание, определение тому, что есть дом. Причём не просто обыкновенный дом, а дом из той истории. Но такого описания нет. И быть не может.
Он сделал паузу, видимо ожидая от меня вопроса, но я не знал, что тут спросить. Тогда он продолжил сам:
- Давай заменим слово «дом» на слово «амбер». Тем более, что о нём там и речь. Просто тот Хроник, что внёс эту историю в хроники, посчитал уместным сохранить слово, которое было в оригинале. Я думаю это справедливо. Но по сути та история могла начинаться и так: некий человек шёл в Амбер…
Дальше вопросы есть? – улыбнулся он.
Я улыбнулся в ответ:
- Сколько угодно! Только теперь они будут Амбера касаться.
- И будут такие же бессмысленные, - кивнул он. – Валяй!

Пока я собирался с мыслями, он бережно уложил смычок и скрипку в футляр.

- Я понимаю бессмысленность вопросов, типа, что такое Амбер, - начал я. – И понимаю, что относительно Амбера можно сказать лишь о том, чем он не является. В конце концов именно об этом наши хроники. К такому я уже привык, - не выдержав, улыбнулся я. Потом продолжал:
- Но как тебе такой вопрос: если Амбер нельзя назвать, определить, описать, то откуда мы вообще о нём знаем? Может это какая-то фантазия?
- Вот, что ты теперь делаешь? – вздохнул Янтарный Мастер. – Разве для тебя самого Амбер это фантазия?
- Нет конечно, - в свою очередь вздохнул я. – Но…
- Но ты хочешь, - перебил меня Мастер, - чтобы я сейчас тебе каким-то способом доказал, убедил, что это не фантазия? Подтвердил, что Амбер существует?

Я уныло кивнул. Именно этим я и занимался. А потом сказал:
- Ты прав. И я не знаю, почему мне так этого хочется. Хотя я ведь осознаю, что это невозможно. И почему я такой болван? – попытался пошутить я в конце.
- Ты не болван, - ответил Мастер. - То есть, ты конечно болван, но пока что от этого никуда не деться. В конце концов, и меня можно назвать болваном, раз я не способен объяснить Амбер. Давай попробуем поговорить, что называется, вокруг да около и попробуем это сделать формально.

Он жестом предложил мне переместиться со ступенек в плетённое кресло напротив него и продолжил:
- Эту историю мог тебе рассказать Капитан Очевидность, а мог рассказать и я сам. Но раз так случилось, что рассказал её Мастер Бо, стало быть суть её в тот момент была на его поле. А значит там главное вовсе не дом, а… Что? – предложил он ответить мне.
- Думаю, это тот город, - ответил я. – Точнее, все те игры с водой. И конечно то, как можно заморочиться во всех этих играх.
- Хорошо, - кивнул Мастер. – Давай формализуем это всё. Понятно, что город это описание или, точнее, метафора. Метафора чего?
- Жизни? – предположил я.
- Можно, конечно, и так сказать. Но это неудачное слово в данном случае.
- Почему? – спросил я.
- Потому, что произнося «жизнь» ты, одновременно, как бы поминаешь, имеешь в виду и её противоположность – «смерть». Ведь и тот человек жил себе жил, а потом умер. А мы ищем формальное определение, которое охватило бы все противоположности.
- Объясни, - попросил я.
- У жизни есть её противоположность, её, если хочешь, антипод, - смерть. А я предлагаю поискать слово, которое не имело бы противоположности.
- Разве такое есть? – усомнился я.
- Есть, - кивнул он. – например, - существование.
- Ха! – выдохнул я почти презрительно. – Тоже мне! Вот тебе противоположность, - не существование!
- Ха! – передразнил он меня. – По твоему, если к слову прибавить частицу «не», то сразу получаешь полную противоположность?
- А разве нет?
- А ты притормози и прислушайся к себе, - предложил он. – Когда ты говоришь «жизнь», то где-то рядом и «смерть». А когда говоришь «существование»? Обязательно ли рядом и «не существование»?
- Но… - начал я, однако он меня решительно перебил:
- Стоп! Я предложил притормозить и прислушаться. Не болтай!

Я покорно затих, а потом принялся пробовать прислушаться, хотя и смутно представлял себе, что он имеет в виду. Однако вскоре выяснилось, что он прав. Термин «существование» не обязательно одновременно взывал к «не существованию». Более того, в существование я вполне мог включить и эту пару - жизнь-смерть, как некий его, существования, феномен.
- Ты прав, - признал я. – Я никогда над этим не задумывался. Но что тогда получается? Что существование как бы абсолютно? Не имеет, так сказать, альтернативы, противоположности?
- А как же не существование? – улыбнулся он. – Но спешу тебя успокоить. И у существования есть… как бы это назвать? Альтернатива? Противоположность? Давай скажем так, - пара. И это, - Амбер. Иной раз его обзывают, - бытие. Иной раз, - нагуаль. А бывает, что и, - нирвана. Но лучше ты сразу забудь об этом! Поскольку здесь есть нюансы, на которые у нас сейчас нет времени. Из всего перечисленного возьмём в качестве своего рода синонима к Амберу – бытие. Тебе ведь присущ грех философствования?

Он улыбнулся, а я горько усмехнулся в ответ.
- И что философия говорит по поводу бытия?
- Ох, - вздохнул я. - Чего только не говорит! Вплоть до того, что некоторые полагают его синонимом существования.
- И это справедливо! – воскликнул он. – Это полностью справедливо для того города. Туда, что ни вкинь, оно моментально превратится в игру, в коктейль из слов и понятий. И это так увлекательно! Практически так же увлекательно, как игры с водой в том городе. Разве нет?
Он, лучезарно улыбаясь, посмотрел на меня. Я кивнул, соглашаясь. Это всё действительно было увлекательно. К тому же придавало проживаемой жизни некий смысл.
- Но ты-то сам уже понимаешь, что философия, это не более, чем игра? – прищурившись, спросил он.
- Уже понимаю, - улыбнулся я, хотя улыбка, наверное, было довольно кривая.
- Как и наука? – приставал он.
- Как и наука, - согласился я.
- Но… начал он и остановился, точно предлагая мне продолжить.
- Но ведь должно быть что-то, что не является игрой? – вяло продолжил я.
- Именно! – рассмеялся он. – Но тут придётся тебя окончательно огорчить. В существовании нет ничего, что не было бы игрой. Поскольку само существование есть игра.

Не могу сказать, что это было для меня неким откровением. Где-то внутри я и сам об этом как-то догадывался, что ли. Но у меня был и вопрос, который я тут же задал:
- А бытие? Оно – игра?
- Ничего не могу сказать, - покачал он головой. – Я ведь не знаю, что такое это бытие, Амбер. И, догадываясь, что ты сейчас спросишь, добавлю: к Амберу не приложимы наши знания, понимания, чувства. Всё это относится к пространству существования. А из этого пространства нет возможности что-то протащить в бытие. Ну, что-то типа того, как нельзя ничего из жизни взять с собой в смерть.

Он улыбаясь смотрел на меня, а я соображал, как бы тут правильнее поставить вопрос. Наконец спросил:
- Но тогда как мы вообще знаем об Амбере?
- Так мы и не знаем! – ответил он. – Давай я попробую осторожно сформулировать. Если получится, конечно.
Он некоторое время молчал, а потом начал:
- Всё, что мы имеем относительно Амбера, нельзя назвать знанием. Нельзя назвать чувством или ощущением, хотя такое, пожалуй, ближе. Возможно это можно было бы называть – догадка. Но и здесь вплетается ум, а значит нечто из пространства существования. Есть одно слово, которое подходит лучше других. Но, увы, и оно уже обросло такими коннотациями, да ещё и торжественными, что и его лучше бы не произносить. Однако поскольку у нас сегодня формальный разговор, я рискну и назову его. Это – откровение. Не морщись, на морщись! – рассмеялся он. – Я же предупреждал, что слово изрядно затаскали! Но ты попробуй избавиться от всяких наслоений и схватить. Иметь дело, если это можно так назвать, с Амбером можно лишь посредством откровения. И на сегодня оставим это. Поскольку я опасаюсь, что мимо тебя проскочит ещё один важный момент.
Я вопросительно посмотрел на него.
- Мы говорили о том, что, например, философия и наука, не говоря уже обо всём остальном, не более, чем игры. Ты сразу пошёл, как говорится, по верхам. Но вообще-то у тебя должен был возникнуть вопрос попроще. Догадываешься, какой?
Я отрицательно покачал головой.
- Ну, не тупи! – рассмеялся он. – Ты должен был сразу задаться вопросом: а составление хроник? Это тоже игра или как?
- Да какой тут вопрос? – вздохнул я. – Исходя из всего, что ты тут наговорил, это конечно тоже игра.
- Верно, - подтвердил он. – Значит, ты уже понимаешь, почему хроники называют себя хрониками, а не хронистами, что вообще-то было бы правильнее?

Я признался, что вообще-то никогда об этом не задумывался. И спросил:
- А в самом деле, - почему?
- Ну, это же совсем просто! – воскликнул он. – Кого обычно обзывают, - хроники?
- Ну, не знаю, - сказал я. – Хронических алкоголиков, например. Или наркоманов.
- То есть того, чьё время, устремления и интересы направлены на что-то одно, что становится для него своего рода манией? – уточнил он. – И это что-то не вписывается в общепринятые рамки ценностей. В определённом смысле является чем-то порицаемым и нездоровым.
Я кивнул, соглашаясь.
- Вот потому и хроники, а не хронисты. Это такая самоирония, чтобы не увлечься, не забыть, что и вы всего лишь играете игру. И что в человечьем сообществе игра ваша выглядит чем-то не здоровым, некой зловещей чепухой.

И тут меня осенило.
- Да! – воскликнул я. – Но наша игра ведь лучше других! Мы, в конце концов…
Я хотел сказать, что мы ведь видим другие игры, в то время, как находясь в любой другой игре нет возможности видеть нашу, но он меня остановил:
- Придержи коней! Учёному его наука тоже представляется лучшим из всего, что есть. А философу – его философия. Крестьянину – сбор урожая. Алкоголику – дешёвая водка. Сексуальному маньяку – трусы в горошек. И далее по списку. Все в одной лодке. В лодке игры существования. И лучше-хуже это просто выбор. Так что угомонись. Тем более, что ты даже не хронист, а всего лишь хроник.
Он широко улыбнулся, а потом предложил мне пройти в дом.
- Хочу, чтобы ты кое-что послушал. А то уж больно мрачный у тебя вид случился.

Мы зашли в дом. Я ожидал, что Мастер Игры зачитает мне какую-нибудь историю из какой-нибудь книги его библиотеки, но он прошёл к тумбочке с пластинками, достал одну, вынул из пакета, опустил на проигрыватель и поставил Boogie With Stu от Led Zeppelin...

В Италии было совсем не тепло. И совсем не солнечно. Полоскал дождь. Эдмундо, в ответ на тоску Бомбея, заметил, что ничего другого ждать и не следовало, - это ведь северная Италия, практически та же самая Австрия. На что Бом капризно возразил, что поскольку южная Италия не входит в их планы, то не стоит её даже поминать. И что лучше Эду придавить педаль газа и побыстрее добраться до чего-нибудь южного. Например, Франции.
Но побыстрее не получалось. Они почему-то блудили. Переворачивали атлас дорог и так и эдак, следили за развилками во все глаза и всё равно периодически сбивались с дороги.
В Монако въехали около девяти вечера.

Наконец-то было теплее. Разумеется, относительно середины января. Припарковав Щуку на какой-то улице, направились к набережной. Было безлюдно. Из старинного особняка вышла пожилая женщина, ведя на поводке двух безупречно породистых больших собак. Все заулыбались. Женщина тоже улыбнулась им в ответ.
- Буржуи… - благостно протянул Бомбей.
- Что будем делать? – весело спросила Лека.
- Как что? Есть, конечно! – объявил Эдмундо.
Поесть Эдмундо любил. И делал это ответственно. Блюда он выбирал долго и придирчиво. А потом, словно ювелир, орудуя ножом и вилкой, долго копался в своей тарелке, что-то там разделяя, сортируя и принюхиваясь. В такие минуты он, как позднее заметила Ла, становился похожим на саблезубого крысо-белку из мультфильма про Ледовый Период, который вечно носился то ли со своим жёлудем, то ли с орехом. Только движения Эда были более плавными.
Понятно было, что ужин, - это святое. Но Бомбей с Ла предложили всё-таки сперва прогуляться.

Они пошли вдоль набережной. Впрочем, смотреть здесь было особенно не на что. Тем более ночью. На приколе стояли яхты, некоторые из которых были просто неожиданностью из стекла и пластика. Но чего на них особо глазеть?
На какой-то площадке у порта обнаружилось что-то типа временных боксов для машин, какие-то разметки, знаки в ассортименте, детали.
- На кой здесь всё это? – удивился Бомбей.
- К Формуле-1 готовятся, - сказала Лека. – А может кончилась она…
- К чему? – не понял Бом.
- Ну, у них же тут гонки проходят.
- Гонки??.
- Ну, да. На болидах.
- Что ты плетёшь? Мы тут на Щуке еле маневрировали по их улицам!
- Щука, - корова! – заявил Эдмундо.
- Сам ты, - бык трилёвачный! – обиделся Бомбей за красавицу Щуку.
- Корова! – упрямо повторил Эд.
- Ты бы спасибо этой корове сказал!
Эдмундо спрыгнул с каменного парапета и церемонно раскланялся перед Лекой:
- Спасибо!
- Щуке спасибо! – засмеялась Лека.
- А он сказал, что корове! – ткнул в Бомбея пальцем Эд.
- Дурень! – толкнула его в бок Лека.
Лека ни в коем случае не была коровой.

- Ладно, идём жрать! – объявил Эдмундо и направился к светящимся окнам ресторана. Шнурки его ботинок волочились по мостовой…

Бомбей не любил ресторанов. Особенно, с белыми скатертями на столах. Но выбора в обозримом пространстве не было.
Ресторан был почти пуст. Лишь у одного столика сидели трое мужчин, да у другого, - какая-то пожилая пара. Меню принёс, скорее всего, сам хозяин ресторана. Похоже было, что весь персонал, кроме кухни, был отпущен по поводу несезонья.
Бомбей, не заглянув в меню, сказал, что хочет пиццу. На что Эдмундо резонно возразил, что раз уж они выбрались на побережье Средиземного моря, то стоит попробовать что-то из морепродуктов. Лека и Ла согласились с ним. Но Бому не хотелось морепродуктов. На самом деле он просто не любил за границей разбираться с меню, - всё равно ведь получишь кота в мешке. А ему хотелось просто пожрать нормально и чего-то, что знакомо.
Когда вернувшийся чтобы принять заказ хозяин ресторана услышал про бомбейскую пиццу, он посмотрел на него так, словно Бом во всеуслышание объявил, что совершал неприличный акт не только с его женой, но и со всеми его родственниками, со всеми посетителями его ресторана и, заодно, с военным оркестром княжества Монако. Оказалось, что пиццу у него в ресторане не подают. Пришлось и Бомбею удовлетвориться морепродуктами. Вино было решено взять в количестве одной бутылки, а Бом выбрал пиво, поскольку ему предстояло вести машину.

- Ну, теперь расскажите мне, наконец, куда и зачем мы едем! – объявила Ла, когда хозяин удалился выполнять заказ, а Лека и Бом закурили.
Ла и раньше пыталась поднять эту тему, но Бомбей с Эдом каждый раз успешно уводили разговор в сторону. Теперь же, судя по всему, Ла решительно была настроена получить ответы.
- Мы едем в Сантьяго-де-Компостела, - таким тоном, словно он удивлён вопросом, сказал Эдмундо. – Это такой небольшой город в Галисии. А Галисия находится на северо-западе Испании. Испания, это такая страна, - я тебе потом на карте покажу…
- Ну, хватит дурачиться! – остановила его Ла. – Я серьёзно спрашиваю.
- А я что? Я тебе очень серьёзно объясняю…
- Что конкретно ты хочешь узнать? – спросил Бомбей у Ла, останавливая жестом словоизлияния Эда.
- Что такое Аяуаска? – спокойно спросила Ла. – Это наркотик?
- Ох! – обречённо воскликнул Эдмундо. – Приехали!

Хозяин ресторана принёс вино, и бокал пива. Пока он расставлял всё это, возникла пауза. Хотя смысла в ней вообще-то не было, - вряд ли хозяин понимал русский. Хотя…

- Аяуаска ни в коем случае не наркотик! – объявил Эдмундо после паузы.
- Но тогда, что это? – уточнила Ла.
- Это? Это… шаманский чай такой, - типа пошутил Эд.
- Но что от неё бывает? – не сдавалась Ла. – От неё будут галлюцинации?
- У тебя когда-нибудь были галлюцинации? – поинтересовался Бомбей.
- Нет, не было, - призналась Ла.
- Тогда что именно ты называешь этим словом?
- Ну, я не знаю… Видения какие-то.
- А у тебя бывали видения?
- Нет.
- Вот, потому я и говорю, что нет возможности объяснить, что происходит, когда выпьешь Аяуаски. Видишь, ты даже никогда не переживала ни галлюцинаций, ни каких-то видений. Ты говоришь о том, о чём только слышала. Тогда как можно что-либо объяснить? Если я скажу, что то, что случается под воздействием Аяуаски не является галлюцинациями, что это тебе даст?
- Ты очень умный! – констатировал Эдмундо, ткнув в Бомбея пальцем. И добавил: - И хитрый!
Они рассмеялись.
- А мне кажется, что вы просто уходите от вопроса, - заявила Ла.
- Мы не уходим! – возразил Эдмундо. – Мы упорно едем навстречу вопросу! Подожди просто. Вот после Аяуаски у тебя будет множество настоящих вопросов…
- Я тоже понятия не имею, что нам предстоит! – весело вставила Лека.
- Но почему надо пить Аяуаску? – не сдавалась Ла. – Зачем это нужно?
- Да ничего не надо!
- О! Это большой вопрос!
Бомбей и Эдмундо одновременно подали свои реплики и снова рассмеялись.
- На самом деле тут нет никакого надо, - попытался разъяснить Бом. – Надо, - не подходящее здесь слово…

Снова возникла пауза, пока хозяин ресторана приносил и расставлял тарелки с морепродуктами.
- Но как вы вообще придумали её пить? – спросила Ла, когда он удалился. – Откуда про неё узнали?
- Это длинная история, - раздумчиво произнёс Эдмундо, принимаясь за сортировку и вынюхивание содержимого своей тарелки. – Был такой мужик, которого звали Карлос Кастанеда. Однажды он встретил другого мужика, которого звали дон Хуан Матус…
- Кастанеда, это чьи книжки ты читаешь? – уточнила Ла у Бомбея.
Тот угрюмо кивнул.
- Ну, и? – подтолкнула Ла умолкнувшего Эда. – Это у Кастанеды было написано про Аяуаску?
- Нет, - возразил Бомбей. – Кастанеда писал о Мескалито.
- Что такое Мескалито? – уточнила Ла.
- Ох! – воскликнул тоскливо Эдмундо, которому явно хотелось наконец-то погрузиться без остатка в процесс принятия пищи. – Ну, к чему эти бесполезные разговоры?
Он отложил нож и вилку и посмотрел на Ла.
- Подумай обо всём этом так. Если бы Аяуаска была чем-то плохим, наркотиком или ещё какой-нибудь дрянью космического масштаба, разве он – Эд ткнул в Бомбея пальцем - повёз бы тебя её пить?
- Никогда! – ответила Ла. Она была уверена, что Бом не сделает ничего такого, что могло навредить ей, скорее сдохнет.
- Ну, так и успокойся, - сказал Эдмундо. – Просто прими всю эту ситуацию, как данность. А поговорим обо всём потом… после чаепития…
Он улыбнулся и, прежде, чем окончательно погрузиться в свою тарелку, добавил:
- Если у тебя, конечно, тогда ещё останется желание болтать…

И Ла успокоилась.
Но на Бомбея вопрос Эда, который, по всей видимости, оказался решающим для успокоения Ла, произвёл обратное действие. И, пока все ели, он, ковыряясь в своих морепродуктах, погрузился во внутреннюю грызню двух бомбеев.
То, что он мог бы умереть за Ла не вызывало сомнений ни у одного, ни у другого Бомбея. Противоречия возникали относительно причин или мотивов такого поступка.
« Вот только не надо здесь хоругвями плескать и героя из себя корчить!», - иронично и саркастически увещевал один Бомбей: «Тоже мне, - Данко с Сусаниным в одной обёртке! Конечно, ты сдох бы, куда б ты делся? но вопрос-то в другом. ради чего? ради Ла? не смеши мои пёрышки! да плевать тебе на неё, по большому счёту. как и на всех остальных, ради которых ты подыхать собрался. просто, если бы ты этого, в случае нужды, не сделал, то как бы ты дальше жил? да тебя бы совесть изгрызла, точно голодный пёс промёрзшую булку! у тебя ведь есть совесть, правда? и совесть есть. и принципы моральные. и комплексы всякие, - даже базальные. и эта, как её? душа? а ещё безупречность, правда? ты ведь хочешь быть безупречным, маленький? так что, по большому счёту, сдох бы ты ради собственного внутреннего комфорта, ради своего психологического баланса, ради спокойствия души своей… и где ж тогда правда, брат?...
Другой Бомбей, по обыкновению, молчал. Ему нечего было возразить. И нечем. Не было у этого Бомбея слов, понятий, определений. Не мог он ничего доказать или объяснить. Геройство, мораль, совесть и даже та самая безупречность не имели для него никакого значения. И даже вот этого «ради» он не понимал. Не было никакого, - ради. Всё просто совершалось, случалось, делалось. И не объяснить, - как. И в этом «сдохнуть ради» не было ни ради, ни самого сдохнуть. Всё просто случилось бы, как бы само…
«Перечитай труды классиков!», - не унимался первый Бомбей: «Там всё замечательно расписано, чего на самом деле стоит людской героизм, и что стоит за ним. да хоть того же старину зигмунда припомни. и карла густава тоже…»
Бомбея едва не стошнило. Как раз в этот момент он выловил из своей тарелки нечто, напоминающее лишённого жилища слизняка. А тут ещё Фрейд… Бом вспомнил то давнее утро, когда он, зачитавшись на всю ночь Фрейдом, выбрался в уборную по малой нужде. Он стоял, опершись левой рукой о стену и тускло глядел на упругую струю, бесконечно долго проистекающую в белый зёв унитаза. И ему вдруг отчаянно расхотелось жить. Ведь если всё обстояло именно так, как описывалось у зазнайки австрийца, то это всё, для Бома, теряло всякий смысл. И появлялась лишь скука, тоскливая предопределённость и ещё что-то, чему он так и не подобрал названия, но что вызывало глобальную тошноту от одной мысли о продолжении жизни…

… Они опять блудили. Почему-то никак не удавалось выскочить на основную трассу. Смотрели во все глаза на указатели, - и Бомбей у руля, и сидящий рядом Эдмундо, но всё равно блудили. Пару раз Бомбей, рискуя нарваться на неприятности, включал аварийную сигнализацию и ехал сотню, а то и две метров задним ходом, чтобы вернуться к развилке, которую они проскочили. В конце концов Ла объявила, что это всё от усталости, и что им следует доехать до какого-нибудь мотеля и нормально выспаться. А Эдмундо принялся возражать, что у них напряг со временем, так как им нужно встретить Сержа и Коту в аэропорту Мадрида. На что Ла резонно возразила, что если они и дальше будут так плутать, то рискуют опоздать не только в Мадрид, но и в Сантьяго. В конце концов, все с нею согласились, и было решено остановиться у первого же мотеля, который себя проявит на их пути. Успокоенная таким решением Ла вскоре уснула. Лека последовала её примеру.

- Рисковая она девка, - тихо сказал Эдмундо Бомбею, имея в виду Ла. – Я думал, ты ей хотя бы что-то объяснил…
- А Лека? – спросил Бомбей. – Она ведь тоже не в курсе.
- Ну, Лека, - авантюристка. В хорошем смысле. Она много где перетёрлась. А Ла… Она ведь…
Эдмундо пошелестел пальцами в воздухе, пытаясь подобрать нужное слово.
- Консервативна? – подсказал Бомбей.
- Ну, что-то типа того, - согласился Эд.
- Так я и сам, - консерватор! – усмехнулся Бомбей.
Эдмундо наклонился к нему, словно пытаясь разглядеть в тусклом свете приборов лицо Бомбея. Потом, откинувшись обратно на спинку своего сидения, констатировал:
- Точно! Настоящая консерва!
Бомбей улыбнулся.
- Помнишь, когда мы первый раз собирались пить Аяуаску? – спросил он: - Я ведь просто трясся от какого-то страха… Нет, даже не страха. Это что-то другое. Не знаю, как определить. Что-то во мне подозревало, что мне пиздец будет. А ведь я уже имел, в своё время, опыт и с Травой, и с колёсами всякими, и даже по малолетству сезон на игле просидел. Правда, - совсем не понравилось…
- И что? – поинтересовался Эдмундо.
- Спрыгнул. Переболел, конечно. Но не так чтобы сильно…
- Да нет, я про Аяуаску. К чему ты тот первый раз вспомнил?
- Я тогда слукавил, - улыбнулся Бомбей. – Я сказал тебе, что, по ошибке, съел накануне свинины в кафе. Ну, думал, что мы, по этому поводу, всё отменим… На самом деле никакой свинины я не ел. Я просто жутко мандражил.
- И?
- Что, - и?
- Дальше-то что? – нетерпеливо взмахнул руками Эдмундо. – Говоришь, говоришь, - а фишка в чём?
- Ааа… Ну, не знаю. Это насчёт консерватизма. Я ведь, в отличие от Ла, вроде всякого повидал, а дрожал, словно сукин сын, оторванный от сиськи. Так что, ещё неизвестно, кто из нас более консервативен. Она ведь вообще…
- Ну, и что? Тоже мне, - консерваторы! В конце концов, ты ведь пил тогда. А Ла едет пить теперь. Главное, что всё случается…
- Вот именно, - случается, - усмехнулся Бомбей. – И чаще всего, чуть не вопреки нашей воле. Не будь я тогда таким важным, я бы тогда просто признался, что боюсь и отказался пить. А не придумывал бы нелепые отмазки, которые ты легко отмёл. Помнишь, ты сказал, что, мол, вчера, - не считается! И у меня не было выхода. Так что, я тогда пил Аяуаску только благодаря тебе. А Ла теперь едет только потому, что доверяет мне… Вряд ли она сама, по своей воле, решилась бы на всё это. Так что…
- Так что, не проскочи поворот! – скомандовал вдруг Эдмундо, привлекая внимание Бомбея к светящейся невдалеке рекламе отеля.

…

Бомбею приснилось, что он опять встретился с Георгием. В действительности Бомбей понятия не имел, кто такой этот Георгий. Но во сне он знал, что Георгий помогает бежать из мест заключения.
Метод был такой. Георгий выезжал на своём чёрном автомобиле на взлётно-посадочную полосу аэродрома, куда садились самолёты с заключёнными. Поскольку машина Георгия представляла собой помеху, то самолёт притормаживал, не доезжая до терминала. Охранники выбирались наружу, чтобы помочь Георгию оттолкать его автомобиль, который, якобы, внезапно заглох, в сторону. В это время одному из заключённых удавалось улизнуть с борта.
Тонкость этого манёвра заключалась в том, что Георгию нужно было застрять в таком месте, где садящийся самолёт уже закончил необходимое торможение и просто катился, подруливая к терминалу.
- Надеюсь, сегодня я угадаю! А то в прошлый раз меня чуть в клочья не разнесло - слишком близко остановился, - весело проговорил Георгий и, залпом допив свой кофе, направился к автомобилю.
Бомбей пожелал ему удачи и тоже вышел из кафе. Ему, как заключённому, предстояло улизнуть с садящегося борта…

Бомбей бежал, не оглядываясь. Он знал, что Георгий остановил машину правильно. И теперь, вместе с охранниками, откатывает её в сторону. Но у Бомбея было мало времени. Сейчас машину уберут, самолёт подкатит к терминалу, и там обнаружат пропажу заключённого. Включатся сирены и прожектора…
К счастью, была зима. И к тому же, - темно. Поэтому белый лист будет не слишком заметен на фоне снега. А Бомбей и был таким листом. То есть, он был человеком, конечно. Но это пока бежал к ограде. А когда к нему приближался луч прожектора, Бомбей становился белым листом. Переждав, бежал дальше.
Последний раз он стал белым листом в тот момент, когда перелезал стену с колючей проволокой наверху. Здесь он заволновался. Белый лист будет хорошо заметен на тёмной проволоке. Но всё обошлось. Прожектор скользнул по нему, не задержавшись. И после этого сам Бомбей скользнул вниз и пошёл по улице, торопясь прочь от забора.
На улице лежал летний вечер. Заходящее солнце окрашивало пространство приятным оранжевым кадмием. Какая-то женщина остановилась и безмолвно ткнула пальцем в полосатую робу заключённого, в которую был одет Бомбей. Бомбей спохватился и, на ходу, вывернул наизнанку полосатую куртку. Её внутреннюю сторону он, ещё в заключении, предусмотрительно выкрасил в чёрный цвет, израсходовав на это весь запас чернил для татуировок. Теперь на нём была чёрная куртка. А полосатые штаны… Ну, и что? Дизайн такой…
Бомбей пристроился к какой-то экскурсии, которую вела по старому запущенному саду строгая женщина. Она рассказывала о бывших хозяевах усадьбы, которые, по её словам, принадлежали некой тайной организации, типа масонов.
Группа экскурсантов обошла заросший пруд и остановилась на бетонной площадке. Экскурсовод рассказала, что во время войны здесь был бункер командования. А взгляд Бомбея привлекли два сосуда, которые лежали в жухлой траве. Бомбей поднял один. Это была небольшая греческая амфора, - такие Бомбей видел когда-то на раскопках в Ольвии.
Женщина-экскурсовод подошла к нему.
- Да, здесь до сих пор можно иногда найти всякие древности, - сказала она. – Особенно после дождей.
Бомбей не ответил, разглядывая свою находку. По всем признакам, амфора явно была древней. Но его настораживала надпись на внутренней стороне горловины. Надпись была похожа на какой-то современный производственный штамп. Приглядевшись, Бомбей начал даже различать английские буквы и какие-то цифры. Почему-то возникло ощущение, что штамп, - военный. Бомбей ещё приблизил к глазам амфору, пытаясь разобрать, что же там написано.
- Не делай этого! – воскликнул кто-то внутри Бомбея.
Но было поздно. Амфора словно бы втянула в себя Бомбея. А потом он оказался в небольшой комнате, залитой электрическим светом. Он поставил стакан на стол и огляделся.
В комнате было трое мужчин. Одеты они были в строгие чёрные костюмы. Так же консервативно был одет и сам Бомбей.
- Так, где же Георгий? – спросил один из присутствующих мужчин каким-то плохим тоном.
Бомбей насторожился. Он не знал, о каком Георгии идёт речь.
- Ты, конечно, не скажешь? – спросил тот же мужчина.
Теперь Бомбей сообразил, что этот вопрос, как и первый, задан ему.
- Кто такой Георгий? – спросил Бомбей.
- Да вот он сейчас зайдёт, - тогда скажешь!
Мужчина недобро оскалился. Двое других мужчин подошли к Бомбею и крепко ухватили его за локти.
-Э! – возмущённо воскликнул Бомбей.
- Пора, - кивнул головой тот мужчина, что задавал вопросы.
Двое мужчин, державшие Бомбея, попытались свалить его на пол. Бомбей сопротивлялся.
- Бесполезно, - сказал третий мужчина. – Ты ведь сам выпил таблетки!
Бомбей испугался. Он вспомнил, что только что действительно запил водой какие-то таблетки. Теперь стало ясно, что он попал. И попадалово это будет мучительным. Он постарался собрать всю свою волю, чтобы не поддаться действию лекарств.
Сознание сопротивлялось. А вот тело… Ноги вдруг стали ватными, и Бомбей рухнул на пол. Здесь он попытался не терять себя и придумать какой-то выход из ситуации. Было понятно, что от него чего-то хотят. Но чего именно, - Бомбей не знал. Он только догадывался, что цели его мучителей какие-то совершенно чуждые, в каком-то смысле, - нечеловеческие. Понять их, скорее всего, невозможно. А поэтому совершенно неясно было, как себя вести.
Мужчины, казалось, были удивлены, что Бомбей всё ещё сохраняет сознание. Но это, по всей видимости, и не слишком огорчало их. Бомбей чувствовал, что у них припасено ещё какое-то мучительное средство воздействия на него.
Третий мужчина подошёл к тем двум, что прижимали Бомбея к полу. И тогда, втроём, они принялись щипать Бомбея. Это было невыносимо! Возникло ощущение, что его тело начинает уплотняться до какого-то катастрофического состояния, подобного то ли камню, то ли вообще чему-то двумерному. Казалось, что вот-вот наступит некий предел, за которым от Бомбея ничего не останется.
Ему уже не хватало дыхания. Он хотел крикнуть, что сейчас задохнётся, но не мог, да и не хотел делать этого. Это было бесполезно. Ему никто здесь не посочувствовал бы, и не ослабил хватку.
Бомбей разозлился и проснулся…

Сначала он подумал, что проснулся в другом сне, такое с ним иной раз случалось. Но потом мир начал собираться, и Бомбей вспомнил: Франция, отель, дорога…
В номере было темно. Утро ещё не наступило. Бомбей не хотел тревожить Ла, зажигая свет, чтобы записать свой сон. Поэтому он лежал с закрытыми глазами, прокручивая сон в голове и стараясь запомнить все детали. Последний фрагмент сна, связанный с пленением, был беспокоящим. Точнее, беспокоящим было ощущение реальности происходящего, сопровождавшее тот фрагмент. Бомбей знал, что нельзя соглашаться с этой реальностью. И в то же время, её следовало иметь в виду. То есть, нужно было относиться к происшедшему так, как он относился к происходящему во время одной из прогулок с Серёжей-демоном, - признавать реальность, но не отдаваться ей.
Прокрутив в мыслях и ощущениях несколько раз весь сон, Бомбей успокоился и начал опять засыпать. И пока засыпал, вяло пытался вспомнить то, что напоминал ему последний фрагмент. Чем-то всё это было знакомо. Но чем... почему… нет, это всё-таки был сон, не сона… когда сона, то…

Когда они с Ла спустились в кафе позавтракать, Эдмундо и Лека уже были там.
- У них здесь шведский стол! – сообщил Эдмундо. – Так что закидывайтесь побольше!
Но закидываться с утра у Бомбея не получалось. Он съел кусочек гренки, запивая её апельсиновым соком, а потом взял кофе и закурил.
Они сидели на застеклённой веранде. Сквозь открытые окна влетало приятное тепло. Бомбей было пожалел, что у них мало времени, - он совсем не прочь был бы поплескаться в бассейне, который виднелся за верандой. Но потом спохватился, - не лето ведь.
Наконец Эдмундо и Лека завершили своё закидывание, и можно было отправляться дальше.

В Испанию они въехали по трассе между Перпиньоном и Барселоной.