Описание повышенного осознания Успенским
"     Однажды  в разговоре с  Гурджиевым я  спросил, считает ли он  возможным достижение "космического  сознания" не только на  короткий миг, но  на более
долгий период. 
     -  Не знаю, что вы называете "космическим сознанием", отвечал Гурджиев.
-  Это  неясный и неопределенный термин;  любой человек  может обозначить им все, что ему понравится. В большинстве случаев то, что называют "космическим
сознанием",  -   просто   фантазия,  ассоциативные   мечтания,  связанные  с усилившейся работой эмоционального центра. Иногда это состояние приближается к экстазу:  но чаще оно оказывается субъективным переживанием эмоционального типа на уровне сна. Даже если мы не будем касаться этого вопроса, прежде чем говорить  о  "космическом  сознании", следует  выяснить, что такое  сознание
вообще. Как же вы определяете сознание?
     -  Считается, что  сознание  не  поддается  определению,  сказал  я.   Действительно,  как  можно его  определить, если это внутреннее качество?  С
обычными  средствами,  которые находятся  в  нашем распоряжении,  невозможно доказать присутствие сознания в другом человеке. Мы знаем его только в себе.
     - Все это чепуха, - заявил Гурджиев, - обычная научная софистика.  Пора вам  от нее избавиться.  В том,  что вы  сказали, верно только одно:  что вы
можете  узнать сознание только  в  себе.  Заметьте,  что я  говорю:  "можете узнать", потому что узнать его вы можете только в том случае, если имеете. А
если у вас его  нет, вы в состоянии узнать об этом лишь впоследствии. Я хочу сказать, что когда сознание вернется к вам, вы обнаружите,  что его долго не
было, и сумеете найти или припомнить тот момент, когда оно  исчезло  и вновь появилось. Вы сможете также определить моменты, когда вы находились ближе  к
сознанию и  дальше  от  него.  Но,  наблюдая  себя  и  отмечая  появление  и исчезновение сознания, вы неизбежно обнаружите один факт, которого сейчас не
видите и не  признаете. Этот  факт заключается  в том,  что моменты сознания очень   кратки   и   разделены   длительными   интервалами   бессознательной
механической   работы  машины.   Тогда   вы  увидите,   что  можете  думать, чувствовать, действовать, говорить, работать, не  сознавая  этого. И если вы
научитесь видеть в себе  моменты сознания и длительные периоды механичности, вы  так же  безошибочно   будете  видеть, когда другие  люди  сознают то, что делают, а когда - нет.
     "Ваша главная ошибка состоит в том, что вы думаете, будто уже обладаете сознанием,  что  оно   обычно  или  постоянно  присутствует,  или  постоянно
отсутствует. На самом деле сознание - это такое качество,  которое постоянно меняется. Сейчас оно есть, и  вот его уже нет. И существуют разные степени и
уровни сознания. Как сознание,  так и  его разные уровни необходимо понять в самом себе посредством ощущения, так сказать, почувствовав его вкус. Никакие
определения  в этом  случае  не помогут; да  они  и  невозможны, пока  вы не поймете,  что  именно вам  нужно  определить.  Наука  и философия  тоже не в
состоянии определить сознание, потому что  они хотят определить его там, где его не существует. Необходимо различать сознание от  возможности сознания. У
нас есть  только  возможность  сознания и редкие его  вспышки. Поэтому мы не можем определить, что такое сознание."
     Я не могу утверждать, что все сказанное о  сознании сразу же стало  для меня ясным. Но одна из последующих бесед  объяснила мне принципы, на которых
основывались доводы Гурджиева.
     Как-то  случилось,  что  в  начале встречи  Гурджиев  задал вопрос,  на который должны  были  по  очереди  ответить все  присутствующие.  Вопрос был
таков:  "Какую  вещь,  замеченную  при  самонаблюдении,  вы  считаете  самой
важной?"
     Некоторые   из   присутствующих   сказали,   что   во   время   попыток самонаблюдения они  с особой силой ощутили поток  непрерывно текущих мыслей, остановить  который   оказалось  невозможно.  Другие  говорили  о  трудности различения работы одного  центра от  работы  другого.  Я, видимо, не  совсем понял  вопрос или отвечал на свои собственные мысли,  потому что сказал, что больше всего  меня в  данной системе поразила  ее  целостность, напоминающая целостность "организма", связи каждого  из  ее элементов с другими, а  также
совершенно новое  значение  слова  "знать", которое подразумевает  не только идею  познания  той  или  иной  вещи,  но  и  связь между  ней и  остальными
элементами.
     Гурджиева наши ответы явно  разочаровали. Знакомый  с  его поведением в подобных обстоятельствах, я понимал, что он ожидает от нас указания на нечто
определенное, что мы или просмотрели, или не сумели понять.
     - Никто из вас не заметил самой  важной вещи, на которую я обратил ваше внимание, - сказал  он. -  Иначе  говоря, никто из вас не заметил, что вы не помните себя (эти  слова он особо подчеркнул). Вы  не чувствуете себя, вы не осознаете  себя.  В вас "что-то наблюдает" - совершенно так же, как  "что-то говорит", "думает", "смеется". Вы не  чувствуете: "Я наблюдаю", "Я замечаю", "Я вижу". У вас по-прежнему что-то "заметно", "видно"... Чтобы по-настоящему наблюдать себя, человек в первую  очередь должен  помнить себя (эти слова он
опять подчеркнул). Старайтесь вспомнить себя, когда  вы наблюдаете за собой, и  позднее расскажите  мне о результатах.  Только те  результаты будут иметь какую-то ценность,  которые сопровождаются вспоминанием  себя. Иначе вы сами не существуете в своих наблюдениях.  А  чего  стоят в таком случае все  ваши наблюдения?
     Эти слова Гурджиева заставили меня о многом подумать.  Мне  показалось, что они дают ключ  ко всему, что он говорил прежде о сознании. Но я решил не
делать никаких выводов, а стараться вспоминать себя во время самонаблюдения.
     Самые  первые попытки показали мне, насколько это  трудно.  Вспоминание себя не  дало никаких результатов, кроме  одного: оно  показало  мне, что  в действительности мы никогда себя не помним.
     -  Чего  же  вам  еще  нужно? -  сказал  Гурджиев. -  Это  очень важное заключение. Люди, которые знают это (он произнес эти слова с ударением), уже
знают многое. Вся беда в том, что на  самом  деле никто этого не знает. Если вы спросите человека, помнит ли он себя, он, конечно, ответит утвердительно. Если вы скажете ему,  что он не  помнит себя, он или рассердится, или сочтет вас  полнейшим  глупцом.  На  этом  основана  вся  жизнь,  все  человеческое
существование, вся  человеческая слепота. Если  человек по-настоящему знает, что он не помнит себя, он уже близок к пониманию своего бытия.
     Все, что сказал  Гурджиев, все, что  я  продумал  сам, особенно то, что показали мне  попытки вспомнить себя,  вскоре убедило  меня  в  том,  что  я
столкнулся  с  совершенно  новой  проблемой,  на которую  не  обратили  пока внимания ни наука, ни философия.
     Но  прежде  чем   делать  выводы,  я  попробую  описать  свои   попытки вспоминания себя.  Первое впечатление состояло в  том, что попытки вспомнить
себя, говорить: "Я иду, я делаю", постоянно ощущать это "Я"  - останавливают мысль. Когда я ощущал "Я", мне нельзя было ни думать, ни разговаривать; даже
ощущения становились затуманенными.  Кроме  того,  вспоминать себя  подобным образом можно в течение очень короткого времени.
     Ранее  я  проделал  несколько  опытов приостановки  мысли  по  методам, упоминаемым в книгах о  практике йоги.  Такое описание  имеется, например, в книге Эдварда  Карпентера "От Адамова Пика до  Элефанты", хотя оно  довольно общо. Мои первые попытки вспоминать  себя напомнили  мне как раз  эти опыты. Фактически все было тем же самым - с той  только разницей, что при остановке сознания  и  мыслей  внимание  полностью  поглощено  усилиями  не  допускать возникновения  новых  мыслей,  тогда   как  при  вспоминании  себя  внимание
разделяется, и  одна его часть направлена к  такому  же усилию, а другая – к  ощущению себя.
     Поняв  эту  особенность, я  смог  прийти к некоторому,  возможно, очень неполному   определению  "вспоминания  себя",   которое,  тем  не  менее,  в
практическом отношении оказалось очень полезным.
     Я  говорю о разделенном внимании,  характерной  черте вспоминания себя. Оно представилось мне следующим образом.
     Когда  я  что-то  наблюдаю, мое  внимание  направлено  на.  Наблюдаемый объект, и его можно изобразить стрелкой:
     Я -----> наблюдаемое явление
     А  когда   я   стараюсь  одновременно  вспоминать  себя,  мое  внимание направлено и на объект, и на самого себя. Появляется вторая стрелка:
     Я <-----> наблюдаемое явление
     Определив  этот  факт,  я  понял,  что  проблема  состоит в том,  чтобы направить внимание  на себя,  не ослабляя и не суживая внимание, которое при
этом  направлено  и  на  другой  объект. Причем этот  "другой объект"  может находиться как внутри, так и вне меня.
     Уже  первые  попытки  такого  разделения  внимания  показали,  что  оно возможно. Вместе с тем, я осознал две вещи.
     Во-первых, что  вспоминание  себя,  результат этого  метода,  не  имеет ничего общего с "самоощущением" или  "самоанализом". Это было новое и весьма интересное состояние со странно знакомым привкусом.
     Во-вторых,  что  моменты вспоминания  себя случаются  в  жизни, хотя  и редко.  Намеренное создание этих  моментов  вызывало  чувство новизны, но  в действительности они были  знакомы  мне  с раннего детства. Они возникали  в непривычной обстановке или на новом месте, среди незнакомых людей, например, во время путешествия, когда вдруг оглядываешься по сторонам и говоришь себе:  "Как странно! Вот я!" Или  же они являлись в очень эмоциональные моменты,  в минуты опасности,  в  такие  мгновения, когда необходимо не потерять голову, когда человек как бы  слышит  собственный голос, видит и наблюдает  себя  со
стороны.
     Я увидел с полной ясностью, что мои первые воспоминания о жизни – очень ранние - были моментами вспоминания себя. Это раскрыло мне и. многое другое.
Именно: я  увидел, что по-настоящему  помню только те  моменты  прошлого, во время которых  я вспоминал  себя.  О других моментах я  только знаю, что они имели место, но не  могу  полностью  оживить их,  пережить вновь. А моменты, когда я вспоминал себя, были живыми и  почти не отличались  от настоящего. Я все еще побаивался переходить  к выводам, но уже видел, что  стою  на пороге крупного открытия.  Меня всегда удивляла  слабость  и  недостаточность нашей
памяти - сколь многое теряется! Так или иначе, в  этом факте заключалась для меня  главная бессмыслица жизни. Зачем так много переживаний, если потом они забудутся?  Кроме  того,  в  забывании было  что-то  от деградации. Человек ощущает  нечто, кажущееся  ему  значительным, думает,  что никогда  о нем не забудет; но вот проходят год или два -  и от пережитого ничего не остается.
Теперь я выяснил, почему  так обстоит дело, почему  иначе и быть  не  может.
Если наша  память  хранит  по-настоящему  живыми  только моменты вспоминания себя, ясно, почему она так бедна.
     Все это я понял в первые дни. Позднее, когда я начал учиться разделению внимания, я увидел, что вспоминание себя дает удивительные ощущения, которые
естественным путем, сами по себе, приходят очень  редко  и  в исключительных условиях. Так,  например,  в  то  время  мне нравилось бродить  вечерами  по Петербургу и "ощущать" его дома и улицы. Петербург  полон странных ощущений. Дома, особенно старые, совершенно живые: я только что не мог разговаривать с ними. В  этом не  было ничего  от  "воображения". Я просто  ходил,  стараясь вспоминать себя, и глядел вокруг; ощущения приходили сами собой.
     
     Как-то  раз я шел по Литейному проспекту к Невскому и,  несмотря на все усилия, не  мог сосредоточиться на вспоминании  себя. Шум,  движение  -  все отвлекало меня; ежеминутно я  терял нить внимания, находил ее и вновь терял. Наконец я почувствовал  своеобразное  комическое раздражение к самому себе и
свернул  на улицу влево,  твердо  решив удерживать внимание  на том,  что  я должен вспоминать  себя, хотя бы  до  тех  пор, пока  не дойду до  следующей
улицы. Я дошел до Надеждинской, не теряя нити внимания, разве только упуская ее на короткие мгновенья; потом  снова повернул  к Невскому. Я понял, что на тихих улицах мне легче  не  отвлекаться  от  линии  мысли, и  поэтому  решил испытать  себя на более шумных. Я дошел до Невского, все  еще  помня себя, и начал испытывать состояние внутреннего  мира  и  доверия,  которое  приходит после  больших  усилий  подобного  рода.  Сразу же  за  углом,  на  Невском, находилась табачная лавка, где для меня готовили папиросы. Продолжая помнить себя,  я  зашел  туда  и  сделал заказ.  Через  два  часа  я  пробудился  на Таврической, т.е.  далеко  от первоначального места. Я ехал  на  извозчике в
типографию.  Ощущение  пробуждения  было  необыкновенно  живым.  Могу  почти утверждать,  что  я  пришел  в  себя!  Я  сразу  вспомнил все:  как  шел  по
Надеждинской, как вспомнил себя, как подумал о папиросах, как при этой мысли будто бы сразу упал и погрузился в глубокий сон.
     В  то же  время,  погруженный  в сон,  я  продолжал выполнять  какие-то обычные и  намеренные  действия.  Вышел  из  табачной  лавки,  зашел  в свою
квартиру на Литейном, позвонил по телефону в типографию. Написал два письма. Опять  покинул дом,  дошел  до  Гостиного двора  по левой стороне  Невского,
собираясь идти  на Офицерскую, но потом передумал, так как  становилось  уже поздно. Взял  извозчика  и отправился на Кавалергардскую,  в  типографию. По
пути,  пока  ехал   по  Таврической,  я  начал   ощущать  какую-то  странную неловкость, будто  что-то забыл.  И внезапно  вспомнил, что забыл напоминать
себя.

     О своих  наблюдениях и выводах я  говорил с  членами нашей  группы,  со своими друзьями по литературной работе, с другими людьми.  Я говорил им, что здесь находится  центр тяжести  всей системы и работы  над собой, что теперь работа над  собой  -  это не  пустые слова,  а реальное, глубоко осмысленное
явление,  благодаря которому  психология  становится  точной  и одновременно практической наукой.  Я сказал, что европейская и западная психология прошла
мимо  факта  колоссальной  важности, именно,  что мы не помним  себя, что мы живем, действуем и рассуждаем в глубоком сне. Это не метафора, а  абсолютная
реальность; вместе с  тем, мы способны,  если  сделаем  достаточное  усилие, вспоминать себя - мы в состоянии пробудиться.
     Меня поразило, как по-разному восприняли этот факт члены нашей группы и люди, к ней не принадлежащие.  Члены группы поняли, хотя и не сразу,  что мы
соприкоснулись   с   "чудом",   с  чем-то  "новым",  никогда  и   нигде   не существовавшим.  Другие  этого  не   поняли  и  отнеслись  к  факту  слишком
легковесно,  а то и  принялись доказывать мне, что такие теории существовали раньше.
     А.Л.Волынский,  с  которым  я часто встречался и много  беседовал после 1909 года и чьи мнения я  очень высоко ценил,  не  нашел в идее "вспоминания
себя" ничего такого, что не было бы уже известно.
     - Это  апперцепция, - заявил он. -  Читали "Логику"  Вундта? Вы найдете там  его  последнее  определение апперцепции, как  раз то  самое, о  чем  вы
говорите. "Простое наблюдение" -  это перцепция,  восприятие. "Наблюдение со вспоминанием себя",  как вы это  называете, -  апперцепция.  Вундт, конечно,знал об этом.
     Я не  стал спорить с Волынским, а прочел Вундта, и, конечно, то, о  чем писал Вундт, оказалось совершенно не тем, о чем  я говорил Волынскому. Вундт
близко подошел к этой идее; но и другие подошли к ней так же близко, а затем
двинулись в другом направлении. Он не понял значительности идеи, скрытой  за его мыслями  о разных формах восприятия, а не поняв этого, конечно, не сумел
увидеть того, что идея отсутствия сознания и  возможности намеренно  создать такое состояние должна  была занимать в его мышлении  центральное положение.
Мне  только показалось странным, что  Волынский не  смог  ничего понять даже тогда, когда я указал ему на это.
     Впоследствии  у  меня   сложилось   убеждение,  что  эта   идея  скрыта непроницаемой завесой  для  многих  людей,  весьма интеллигентных  в  других
отношениях. Еще позже я увидел, почему это так."